Тем не менее, он вздохнул с явным облегчением, когда Барзюм произнес первые слова:

– Князь Владимир сказал правду.

Это заставило высокопоставленные лица уже с большей симпатией посмотреть на свидетеля, намеревавшегося, судя по всему, подтвердить показания его королевского высочества.

На это рассчитывал и сам князь. И, разумеется, совершенно обоснованно, так как тот Барзюм, что стоял рядом с ним посреди огромного зала, был не подлинным Барзюмом, а Фантомасом, всего два часа назад имевшим тайную встречу с ним…

Фантомас, чье лицо никому не было известно, продолжал:

– Я знал о присутствии в моем цирке человека, скрывавшегося под именем барона Леопольда и поверившего мне свое истинное имя князя Владимира, здесь присутствующего. Мы вместе искали злодея, но несмотря на заверения его высочества, я все же не решался признавать виновным Жерара, который оставался для меня честным человеком до того самого момента, когда по окончании одного из представлений в Кельне он вдруг исчез…

Будучи справедливо обеспокоенным, я обыскал купе, которое он занимал в моем поезде, и тогда, господа, я нашел – увы! – не все пять миллионов, похищенных у вашего правительства, но лишь скромную сумму в четырнадцать банкнот по тысяче франков каждый. Старательно спрятанные среди личных вещей Жерара, эти банковские билеты слишком свидетельствовали о злодействе, ибо были испачканы кровью.

Более того – было обнаружено нечто такое, что особенно доказывало виновность этого несчастного! Было найдено письмо, точнее, начало письма, написанного рукой Жерара…

Мнимый Барзюм достал из кармана смятую бумажку и протянул ее королевскому камергеру.

– Соблаговолите ознакомиться, сударь, – сказал он, – с этим письмом.

Королевский камергер побледнел. Он все боялся какого-нибудь подвоха. Пока разбирательство шло по благоприятному для князя Владимира руслу, но никогда не знаешь, как повернется публичное слушание.

Чуть дрожащим голосом камергер прочитал:

«Я признаюсь, что убил…»

Он остановился.

– Ну, что? – послышалось со стороны возвышения. – Что дальше?

Покачав головой, камергер тихо сказал:

– Больше ничего… Это – все…

«Барзюм» решил вмешаться:

– Извините, господа! Господин камергер не все дочитал. После слова «убил» Жерар написал еще одну букву, одну-единственную, но совершенно понятную и крайне значительную. Читайте, господин камергер, и вы увидите букву "Г", позволяющую заключить, что мучимый угрызениями совести Жерар таким образом начал свою исповедь. Он письменно признал, что убил Г…, то есть Гаррисона! Неожиданное обстоятельство помешало ему продолжить признания!

– Какое же это было обстоятельство? – задал вопрос королевский камергер.

И тогда жутким, заставившим толпу вздрогнуть, голосом Фантомас изрек:

– Смерть… господа! Жерар умер, покончив с собой!

Присутствовавшие долго шептались. Дело становилось все более и более интригующим.

Толпа снова стала сочувствовать князю Владимиру.

Слушания продолжались, и суд намеревался задать еще несколько вопросов Барзюму, как вдруг появился герольд и объявил, что начальник немецкой полиции просит предоставить ему слово.

– Пусть войдет, – ответил королевский камергер, пытаясь скрыть свои опасения и волнение. Появление новых свидетелей заставляло его нервничать все сильнее.

В зале появился толстый полицейский, облаченный в тесный редингот.

В руках у него была рукопись, которую после традиционного приветствия он начал монотонно зачитывать.

Однако слушали его очень внимательно, поскольку то, что он читал, содержало сведения об обнаружении под Кельном изуродованного трупа Жерара.

Труп был опознан многими. Несомненно, это было тело человека, исчезнувшего из цирка. Заявление полицейского подтвердило полностью и даже дополнило свидетельство Барзюма, которое, в свою очередь, подтверждало заявление князя Владимира.

Немецкий полицейский продолжал дачу показаний.

– Трудно поверить, – заметил он, – в самоубийство Жерара. Напротив, кажется, что этот человек был убит после жестоких пыток.

Это заявление всех взволновало, в народе послышался ропот.

До полного раскрытия тайны было явно далеко, но, предчувствуя опасность, королевский камергер прервал свидетеля.

– Замолчите… В задачу верховного суда Гессе-Веймара не входит выяснение обстоятельств, при которых умер этот несчастный, самолично признавшийся в совершении преступления, что и было доказано.

Помолчав, камергер продолжил тоном торжественным и многозначительным:

– Объявляю расследование дела князя Владимира законченным и прошу господина бургграфа Рунг-Касселя, председателя настоящего верховного суда, объявить от имени государства свое решение.

Раздались робкие протестующие голоса. Но бурные и продолжительные овации заглушили их. Высокопоставленные лица были явно удовлетворены и считали, что в дело князя Владимира внесено достаточно ясности и потому оно могло быть закрыто.

Для этого юридического фарса не хватало эпилога, и, подойдя к бургграфу, камергер короля что-то шепнул ему на ухо.

Пребывавший почти в бессознательном состоянии старец с трудом оторвался от своего кресла. Тело его тяжело качнулось, и из его недр вылетело несколько нечленораздельных слов, которые камергер поспешил воспроизвести громким голосом:

– Господин бургграф, председатель верховного суда, объявил свое решение.

И, облекая свои слова в затейливые архаические формулировки, королевский камергер подтвердил приговор, который с замиранием сердца ожидали все:

– Князь Владимир невиновен.

Страшный гвалт наполнил зал. Понять – поддерживала или нет публика вынесенное решение – было невозможно. Лишь со стороны возвышения долетали возгласы полного удовлетворения.

Камергер собирался уже закрывать заседание, как вдруг ему передали какую-то телеграмму. Зачитав ее, он сначала побагровел, а потом страшно побледнел.

Неприятная неожиданность, которой он так боялся, все же произошла!

Депеша поставила суд в крайне затруднительное положение, исправить которое было почти невозможно. Страсти в зале накалились.

Оказавшаяся в руках фон Кампфена телеграмма была отправлена из Кельна, где все еще стоял поезд Барзюма, она гласила:

«Я только что обнаружил и арестовал участницу преступления, совершенного в Антверпене, и убийцу дрессировщика Жерара. Это – Элен, дочь Фантомаса».

Ниже стояла подпись: «Барзюм».

Изумленная публика взвыла:

– Барзюма! Барзюма сюда! Где Барзюм? Что значит эта телеграмма, если он только что был здесь?

Тот, кто смог бы установить личность недавно выступавшего свидетеля, без особого труда понял бы суть произошедшего.

В то время, как великолепно загримированный под Барзюма Фантомас из непонятных пока что побуждений явился дать ложные показания, стремясь отвести подозрение от князя Владимира, настоящий Барзюм, вернувшись в Кельн и оказавшись в своем поезде, должно быть, действительно обнаружил нечто весьма странное и потрясающее, если решился послать телеграмму в судебные инстанции Гессе-Веймара, извещая об аресте женщины, известной как дочь Фантомаса.

В зале заседания стоял неописуемый беспорядок.

В то время как придворные толпились вокруг князя Владимира и поздравляли его с признанием невиновности, а также с раскрытием с его помощью преступника, в глубине зала, там, где толпился народ, раздавались недовольные и возмущенные крики, а также требования немедленно найти Барзюма, чтобы этот странный свидетель объяснил свое противоречивое поведение.

Увы! Барзюм исчез, испарился! Не дослушав до конца депешу, Барзюм-Фантомас поспешил стушеваться.

Узнав об аресте дочери, бандит страшно побледнел. Он вскочил в свою гоночную машину и помчался прочь из этого королевства.

В Глотцбурге пробило четыре часа.

Надо было кончать со всем этим правосудием, и начальник охраны приказал своим людям разогнать толпу.

Ударами в спину солдаты поторапливали задержавшихся.